Вообще, беззащитность – ещё одна сторона здешней жизни, которую я и прежде улавливал, но не мог выразить. Но беззащитность какая-то очень живучая – как гнущийся под ветром ковыль. Она, мне кажется, каким-то нетривиальным образом взаимосвязана с характерной для индусов (слово «индиец», хотя и более уместное в данном случае, у меня не выговаривается) гибкостью суставов и обтекаемостью черт. Что-то в них есть общее не только с ковылём, но и с обкатанной галькой. О бомбейском «траффике» я два года назад писал, но, чтобы не отсылать к старым записям, и сейчас могу повторить, что он производит впечатление не осмысленного человеческого движения – пусть даже с нарушением правил, но известных и нарушаемых в силу каких-то причин, а движения инстинктивного, подобного – пардон за банальность – муравейнику. За прошедшие два года в Колабе (самый популярный «колониальный» район Бомбея) понаставили светофоров, ничего в этом смысле не изменивших: поток машин (преимущественно, такси, парк которых, в отличие от автобусов, значительно обновился) движется подобно стаду коров, старающихся – и умудряющихся – не затаптывать пеших, короткими перебежками пересекающих перекрёсток или проспект. Сцены при этом можно наблюдать совершенно немыслимые. То видишь ребёнка семи-восьми лет в школьной форме (то есть, не нищего), лавирующего между машинами с совершенно спокойным выражением лица и без резких телодвижений; то некая тётка встречает знакомую, и обе они, а также присоединившийся к ним тёткин муж, начинают общаться посреди дороги, и за углом возникает истошно гудящий затор (машин пять), которому муж демонстрирует неодобрение: дайте, мол, поговорить – не видите, что ли, люди давно не общались! Те, естественно, продолжают гудеть, но никто не орёт. И в этом, как ни в чём ином, проявляется – даже не «народный характер» (город весьма многонациональный), а – стиль жизни. Как и в прошлый раз, меня не оставляет чувство, что бал правит «коллективное бессознательное», и весь этот колосс воспринимается как некий потихоньку разлагающийся плезиозавр, во чреве которого расселились разнокалиберные твари, причём грань между мёртвым и живым (а внутри живого – между животным и растительным) размыта до неразличимости. Образ, возможно, искусственный, но ничего более близкого к знакомым реалиям в голову не приходит, подобно тому, как для бомбейского запаха я сравнения не нахожу.

Кроме того, преобладает бесформенность и текучесть. При взгляде на многоэтажный дом не всегда понятно, то ли он недостроен, то ли полуразрушен; кварталы трущоб растут как на дрожжах, время от времени их, говорят, где-то сносят, но они тут же возникают снова. Между разбросанными в полном беспорядке строениями жуткого вида и непонятного назначения то и дело возникают импровизированные базары, естественно, без прилавков; тут же бездомная семья развела костерок и что-то на нём варит. Посреди тротуара отдыхает не слишком измождённого вида собака (и все её обходят, никто не толкнёт); рядом уличный торговец варит на керосинке молоко для чая (в местном понимании слова). Надо это не описывать, а снимать, желательно, в движении, но фотограф, а тем более, оператор из меня никакой, и в первый день поснимать не удалось.